Перевал
СТУЖА В УЙГУРСКОМ ЗАХОЛУСТЬЕ
Ночь. Старая фура несется в сторону китайской границы по опасной обледенелой дороге. Ветер с воем выстилает бегущие в свете фар полосы снега. За окном, пробиваясь из сумрака, проносятся тусклые редкие огоньки последней киргизской деревушки. Снежная буря стремительно ровняет ее в одно сплошное белое полотно.
На перевале высотой в три с половиной тысячи метров жуткий холод. Печка в кабине едва согревает руки, ноги коченеют, глаза слипаются. На мгновение забываюсь, но тут же просыпаюсь от резкого толчка: водитель ударил по тормозам — на летней резине инерция легко тащит машину вперед, к цепочке из грузовиков. Гигантские машины буксуют, пытаясь вытянуть себя из сугроба, но только глубже зарываются колесами в снег. Водитель-киргиз, чертыхаясь по-русски, выпрыгивает из кабины. Без перчаток, в тонких кожаных туфлях и куртке нараспашку он бредет к кучке основательно закутанных в теплое дальнобойщиков, машущих лопатами у колес грузовика. Нам точно не проехать, пока этот КАМАЗ не сдвинется с места.
Через четверть часа дорожный танк наконец-то вытаскивает себя из сугроба. Машины разъезжаются, дорога свободна. Водитель бегом возвращается в кабину, его пальцы заиндевели, зубы стучат от холода. В термосе еще остался теплый чай — отпаиваем. Отогревшись, он берется за баранку. Фура делает рывок и тут же застревает в колее только что уехавшего КАМАЗа. Еще рывок — колеса глубже уходят в снег.
Больше часа Рахат — так зовут водителя — безуспешно пытается вытянуть машину, этому грузовику китайского производства явно не хватает мощности. Нужен буксир, но на десятки километров ни души. Мобильная связь недоступна. Вокруг — только обледенелые горы: с одной стороны — Тянь-Шань, с другой — Памир. Решаем ждать — первая проходящая мимо фура точно вытащит нас. Устраиваемся спать на жестких сидениях. Рахат закутывается в одеяла на своей кровати в углублении кабины. Снег заметает лобовое стекло; двигатель тарахтит, принося тепло и заглушая вой ветра.
Просыпаемся от стука — водитель подошедшей фуры требует освободить ему путь. Быстро договариваемся о буксире и отдаем Рахату перчатки. Оба дальнобойщика долго прикрепляют концы каната к грузовикам, возвращаются в кабины, начинают маневрировать, пытаются докричаться друг до друга сквозь вьюгу, вновь вылетают из кабины, укрепляют канат, возвращаются. Их действия кажутся несогласованными и хаотичными, но после нескольких попыток вырулить из колеи фура наконец-то оказывается на твердой поверхности. Ура, есть шанс добраться до границы!
В конце концов, ради таких вот моментов мы с Антоном и решили путешествовать автостопом, чтобы взамен комфорту приобрести редкие и яркие впечатления, с головой погружаться в жизнь тех, кого встречаем по дороге. Киргизия — последняя из бывших советских республик, которые мы проехали за последние полтора месяца. Впереди Китай и Непал, а там уже совсем близко — Индия с ее жарой и долгожданным океаном. Доберемся — буду питаться только овощами и фруктами. И обязательно каждое утро вместе с восходом солнца стану бегать по прохладному песку и, может, наконец-то начну заниматься йогой систематически, каждый день, два раза в день…

…Мотор глохнет. Рахат лихорадочно пытается запустить его, бесполезно теребя ключ зажигания и повторяя: «Это конец! Это точно конец!» Похоже, случилось худшее из возможного в нашей ситуации: в пластиковой трубке бензопровода застыла солярка. Печь не работает, и теперь холод без препятствий просачивается в негерметичную кабину. Водитель выпрыгивает в снег. Его план — развести под баком костер. Он пытается сделать факел, наматывает на алюминиевую палку старую тряпку и окунает ее в бак. Но ветер сметает хрупкое пламя зажигалки, не давая искре воспламениться. Находим спички — пытаемся зажечь факел в кабине. Четыре тухнут, пятая дает старой тряпке разгореться, но огонь, оказываясь на ветру, тут же гаснет. После еще нескольких безуспешных попыток, трясущийся и обессилевший, Рахат возвращается в кабину:
 — Есть водка?
Из алкоголя с собой только медицинский спирт.
 — Пойдет.
Разводим его с водой. Рахат, морщась, выпивает половину кружки. Тоже делаю глоток. На вкус отвратительно, но желудок мгновенно обволакивает теплом. Из еды — только засохшая лепешка. Кромсаем ее на части. — Все, до утра ничего не сможем сделать. Сейчас спать.
Казалось бы, дальнобойщик должен быть готов ко всему, но этот водитель кажется беспомощным: ни теплой одежды, ни собственных перчаток, ни запасного плана спасения от стужи. Он лишь с головой зарывается в одеяло, вот его решение. Кое-как достаем спальники — от холода руки и ноги уже теряют чувствительность. В щели кабины ветер задувает снег, изнутри стекла покрываются инеем. Пытаемся согреться, сплетаясь в клубок. Снежная буря спустилась ближе к земле и обнажила звезды. Я никогда не видела их так низко. Но эта красота сейчас кажется жестокой. Мозг с трудом воспринимает действительность, кажется, что в таком холоде уснуть невозможно. В голове только одна мысль: Боже, скорей бы утро!                                                                                 Граница
В течение восьми часов беспощадного мороза мимо не прошла ни одна фура. В этом аду все же удалось ненадолго забыться тревожным сном. Ветер утих, и как только небо успокоилось утренней синевой, проснулся Рахат и приготовился жечь все, что только можно бросить в огонь. Мы выбрались из кабины. Во все стороны вокруг — безжизненная белоснежная пустыня, снегом дремлющая на высоченных горных вершинах. Нужно бы сделать хотя бы одну фотографию, но пальцы не слушаются, зуб не попадает на зуб, все тело окоченело. На дороге в нескольких километрах от себя видим приближающуюся точку. Похоже, это автобус. Решаем попасть в него во что бы то ни стало. С трудом вытаскиваем из кабины свои кажущиеся неподъемными рюкзаки и оставляем Рахата коптить небо:
— Спасибо! Удачи! — Голос хрипит. Утреннее солнце совсем не греет.
Непроглядные клубы сигаретного дыма и душный запах вспотевших тел: этот автобус везет домой очередную группу китайских рабочих, прокладывающих автостраду от киргизского Оша к границе с Китаем. Сегодня Киргизия — один из главных потребителей товаров китайского производства в Средней Азии. Сотня любопытных глаз следит за нами: как еле-еле затаскиваем вещи, как плюхаемся на свободную койку, как пытаемся отогреть руки. Автобус спальный, с тремя параллельными рядами двухъярусных коек, слишком коротких для нас, но вполне удобных для низкорослых китайцев. Здесь курят все и часто, прикуривая следующую сигарету от еще не потухшей предыдущей. Но ничего, все лучше, чем прошлая ночь. Тепло, едем.

Пограничный переход с киргизской стороны — Иркештам — новый, во всю строится. По обочинам пустые, еще необжитые хозяйственные помещения. В автобус заходит молодой здоровый пограничник с автоматом наперевес и, не обращая внимания на нас, начинает досмотр: его интерес — сотовые телефоны. Перебрав несколько, находит тот, чье содержание ему по душе — долго слушаем стоны мобильного порно. Видно, что и он, и окружившие его китайцы довольны: все дружно комментируют происходящее на маленьком экране, поддерживая видео собственными всхлипами. Еще минута — файл заканчивается, и раскрасневшийся пограничник, улыбаясь и потирая руки, выходит. Досмотр закончен. Мы выходим следом за ним.
С Киргизией прощаемся быстро, но до китайской стороны километров пять — подвозит добродушный дальнобойщик, зовут Фадык. Сам из дунган, а жена русская, родилась в Новосибирске. Сейчас семья живет в Бишкеке, но сын Малик уехал учиться в Китай. Фадык говорит: «Молодец парень! Сам выиграл грант, никто не помогал. Мало того что для него там образование бесплатное, так он еще и стипендию получает. Аж полторы тысячи юаней в месяц, а это ведь больше, чем двести долларов!» Да, такая стипендия и для российского студента хороша. Фадык просит передать сыну конфеты, если вдруг окажемся в Ланьчжоу. Говорит, конфеты отличные, «наши», в Китае таких не делают. Дает пакет со знакомой «Маской». На обертке — «сделано в России».                       Страна Уйгурия
У китайской таможни — особый регламент. Открытие в десять утра, с двенадцати до двух — обед, отбой в восемь вечера, выходные — суббота, воскресенье и все национальные праздники. Как пограничникам удается пропускать ежедневный поток фур, растягивающийся на несколько десятков километров, в такой сжатый промежуток времени — загадка. Мы успеваем проскочить за две минуты до обеда. За масштабными, украшенными национальной символикой блоками пограничных построек — бараки. Здесь полно маленьких затхлых едален и магазинчиков, в которых уставшие дальнобойщики наспех перекидываются двумя-тремя словами, меняют одну валюту на другую, покупают полуфабрикаты, китайские сувениры и запчасти к своим грузовикам. В огромной куче мусора у дороги шайка ослов ищет, чем поживиться, разрывая мордой цветные упаковки из-под еды и по-собачьи огрызаясь друг на друга. У таблички-указателя на двух языках — китайском и уйгурском — гора пустых пивных бутылок, в которую смачно сплевывает засмотревшийся на нас чумазый парнишка. Мы в Уйгурии (Синьцзян-Уйгурском автономном районе), на западе Китая, в самой большой и богатой на природные ресурсы провинции страны, и в одной из самых бедных — по уровню жизни.
В коричневую крошку, как песочное печенье, горы — во все стороны, куда ни посмотри. Бредем вдоль дороги. Отсюда до первого крупного города, Кашгара, чуть больше чем двести километров. По обочинам — новостройки: желтые одноэтажные здания в несколько ровных рядов со спутниковыми антеннами на красных крышах. В каждом прямоугольнике — по две семьи. Похоже, эти четко геометрические деревни — недавний подарок китайского правительства уйгурам, попытка переселить хотя бы часть из них в более комфортные условия. Между домами пасутся тощие коровы и пыльные серые овцы, помеченные розовыми пятнами марганца, чтобы чабан мог отличить своих от чужих. Репродуктор на столбе неожиданно громко взрывается китайской песней — динамик хрипит и надрывается тонким женским голосом, но на коротких узких улочках по-прежнему безлюдно и как-то по-зимнему тоскливо.

Запрыгиваем в остановившуюся маршрутку. Еще в Киргизии, помню, краем уха услышала, как кто-то из местных пересказывал новости: «Китайцы разгоняли грозовые тучи над Пекином и ненароком нагнали снег на всю страну». Действительно, этот мороз кажется неожиданностью для местных: маршрутка с колесами в летней резине едет медленно и осторожничает на поворотах, а сидящие внутри слишком легко одеты для минусовой температуры. Едем долго, то вверх, то вниз, по серпантину из снежных шапок. Проезжаем несколько военных палаточных лагерей — гарантов спокойствия в нестабильном регионе. Пару раз застреваем в сугробе, но дружно вытаскиваем машину на дорогу. По ходу практикуемся в разговорном китайском и впервые знакомимся с местной кухней: девочка-подросток с улыбкой угощает чем-то из пакета кислотного цвета:
— Xiu-xiu, спасибо.
И — вот досада! — приходится жевать что-то отвратительно хрустящее и невыносимо жгучее. Оказывается, маринованные лапки цыпленка с коготками. Гадость, особенно на голодный желудок.
Темнеет. Микроавтобус выруливает на широкую неосвещенную улицу маленького и неизвестного нам городка. Тянутся новые однотипно серые нежилые постройки. Малолюдно. В маршрутке остаемся только мы:
— Кашгар? «Ка Ши» по-китайски?
Нет, до Кашгара еще сто километров. И сегодня туда не добраться — дорога скользкая, опасная, объясняет водитель жестами. Понимаем его. Значит, делать нечего, идем искать отель. На карте неприметной черной точкой отмечено — Улучат, с арабского — «тот, кто получает послание». В уйгурской семье
В трех гостиницах, то есть практически во всех, что есть в Улучате, нам отказывают. В последней объясняют: по распоряжению местной полиции иностранцам здесь селиться запрещено. Наше испытание продолжается: за окном полупустынный недружелюбный город, вновь ночь и мороз — что делать? Уставшие, замерзшие, с тяжелой ношей за плечами, решаем подкрепиться чем-нибудь более съедобным, чем цыплячьи лапки, и идти в полицию. Будем стучать кулаком по столу — пусть придумывают, как нам помочь. Но своего добьемся точно: грядущая ночь пройдет в тепле, пусть даже и в камере.
Один за другим владельцы забегаловок по обеим сторонам улицы говорят нам свое жестокое «нет». Кто-то уже успел закрыть лавочку до утра, а кто-то и вовсе отказывается объяснять, почему не хочет кормить туристов. Вконец измученные нечеловеческой черствостью, мы уж было решаем сесть в сугроб да так и остаться сидеть до утра, но нас окликают.
Молодой лихой уйгур в тулупе нараспашку и тяжелых кирзовых сапогах, похоже, не первый час следит за нашими скитаниями от одной двери к другой. Представляется: зовут Дихан. И, не зная ни слова по-английски или по-русски, как-то очень просто и умело объясняет: всего в нескольких километрах отсюда — его дом, добро пожаловать, мы будем в тепле до утра, а пока будьте добры поесть. Чудо! В последнем кафе, которое оказывается открытым, щедрый хозяин — друг Дихана — кормит нас пусть и очень острым, но все-таки самым вкусным во всей Уйгурии лагманом. Хохочет и потешается, пока мы уплетаем его за обе щеки, а плату берет всего лишь парой фотографий на свой мобильный.
Сытые и благодарные, теперь мы готовы идти за Диханом куда угодно. Недобрый город быстро заканчивается — Дихан ведет нас через пустырь. Через четверть часа проходим сквозь выросшие посреди пустыря ворота, рядом — большой рекламный щит. При свете луны легко разглядеть: широко улыбающиеся красавицы в традиционных костюмах приглашают в дивный мир, изобилующий яствами и природными красотами. От ворот — длинная темная дорога, запорошенная снегом. По обочинам — плохо освещенные маленькие глиняные дома. Где-то мычит и блеет скот. Похоже, это район, в котором живут одни уйгуры. Пахнет бедностью. Дихан громко и хрипло кашляет, как закоренелый курильщик. Мы пришли.
Маленький на вид квадратный домик из глины и сена отгорожен от дороги низким ветхим забором. В темных грязных окнах с полиэтиленом вместо стекол брезжит свет. На месте входной двери — старый плотный ватник. Заходим за него, как за кулису, и попадаем в холодное неуютное помещение, где кроме покосившегося стола у стены только огромный топчан, устланный старыми выцветшими коврами. Дихан подталкивает нас к деревянной двери справа — заходим, пригибая головы: на таком же огромном топчане в тюках, покрывалах, матрасах и платках лежат двое пожилых людей. В углу — цветной телевизор, с помехами передающий мыльную оперу. Рядом с топчаном — печка-буржуйка, на которой лениво пыхтит закопченный алюминиевый чайник. В углу — расписной комод, заваленный не первой свежести бельем и одеждой. Это дом родителей Дихана.
В традиционной семье младший сын чаще всего остается с родителями. Так и в этой, уйгурской, Дихану выпало заботиться о своих престарелых отце и матери. Братья и сестры живут в городах, а он в свои двадцать восемь не умеет ни читать, ни писать. Зато ловко справляется с застежками наших рюкзаков, кнопками фотоаппарата, даже молнией кошелька, за что получает нагоняй от матери. Но это не мастерство вора, а, скорее, любопытство ребенка — Дихану интересно все новое.
На родителей, напротив, мы не производим никакого впечатления. Оба остаются лежать в завалах своих самодельных кроватей, скептически разглядывая нас и обмениваясь краткими репликами. Дихан предлагает чай — вспоминаем о конфетах и решаем, что этот случай — лучшее для них применение. Угощение радует и приободряет пожилую женщину. Старику Антон предлагает сигарету — тот улыбается. Есть контакт! Потряхивая крышкой, в чайнике закипает вода, и в двух засаленных пиалах мы получаем обжигающий кипяток. И на том спасибо.

Шустрый Дихан успевает сбегать за соседями — двое мужчин и молодая женщина приходят поглазеть на чужеземцев. На смеси китайского и русского объясняем, что путешествуем из России в Индию, достаем карты, тычем пальцем в страны, в которых уже побывали, прокладываем дальнейший маршрут, рисуем в воздухе живописные картины — в общем, стараемся развлечь собравшихся, как умеем. Все довольно улыбаются, угощаются конфетами, бросают обертки на земляной пол и сплевывают туда же.
Вот только один из гостей как-то подозрительно косится в мою сторону и неодобрительно кивает, привлекая внимание хозяйки. А я как раз с ногами забираюсь на топчан и прижимаю к себе колени — так теплее и удобнее. Пожилая хозяйка, недолго думая, выбирается из-под своих внушительных одеял и, как муху или, скорее, животное — «чу-чу!», прогоняет меня с топчана. Со всех сторон — «ай-ай-ай!» Ничего не понимаю. Но тот же гость жестами, однозначно очерчивая руками область вокруг своих гениталий, объясняет: усаживаться таким образом на эту сторону топчана нельзя — осквернение, потому что сюда обычно ложатся лицом.
Покорно пересаживаюсь на самый край и вижу черные, в копоти, обнаженные ноги хозяйки. В бедных уйгурских домах обычно нет ни бань, ни ванных комнат, и в этой семье точно не любят мыться. Насчет уборной Дихан сразу же дает четкую инструкцию: туалет находится снаружи, по всему периметру, главное правило — быть спиной к дому, иначе его глиняные стены может размыть.
Гости уходят. За тонкой шторой, отделяющей нас от последнего помещения в доме, — темная, с низким потолком, больше похожая на склеп, кухня. Оттуда в пыльном тазу хозяйка выносит белые блестящие кости животного — то ли барана, то ли козы — и кидает во двор. Потом возвращается в кровать и дает распоряжение сыну: Дихан стелет для нас пару старых ватников на топчане рядом с родителями. Сам бросает в буржуйку большой кусок каменного угля, выключает свет и уходит спать в холодные сени.
Закутываемся в спальники. Огонь из печки отбрасывает на стены причудливые рисунки. Воздух в комнате горячий, спертый, терпкий, с тяжелыми запахами многолетней грязи, скопившейся в углах дома, складках ковров и одежды живущих здесь людей. За окном цепной пес громко и усердно грызет брошенные ему кости. Тихо посапывают хозяева. Тепло быстро убаюкивает, засыпаем. Завтра нас ждет еще один день на самых задворках Поднебесной.